лицо мажордома, но тот резво пригнулся и пополз на коленях вокруг кровати, одной рукой вытирая глаза, другой оглаживая пухлый зад.
— К вам, с визитом, прибыл милостивейший господин Фихтенгольц. Я не виноват. Они сами пришли. Я объяснял, что вы не можете принять, что почиваете. А они обошли меня и ногой. Сзади. — Вербициус вновь захлюпал носом. — А на сапоге у них шипчик! Ох!
— Шипчик?
— Ага. Шипчик. Острый такой.
— Ах, недоносок жирный, что ж ты сразу не сказал, что ко мне такой гость? Ах, Фихтенгольц, мой милый кузен. Ах, проказник. Ну что же ты стоишь, дурак. Горничных ко мне, одеваться. Принять коня у дорогого гостя. Свечи зажечь. Стол накрыть. Кузена провести в гостиную… — Стофокамилла, засуетившись, принялась выбираться из простыней, подол пеньюара сбился, обнажив прелестные коленки, достойные богини Авроры. Но тут на пороге мелькнула мужская фигура и, пнув по пути Вербициуса в бок, опустилась на колено перед дамой.
— Не беспокойтесь, дорогая кузина. Я уже здесь. У ваших ног. — Губы защекотали тонкое запястье.
— Ох, какая неожиданность! Я рада вновь видеть вас в моем доме. — Строфокамилла придала лицу гостеприимное выражение, но вспомнив, что неодета, попыталась спрятаться под одеялом. — Вы меня застали врасплох. Это не совсем прилично. Это скорее совсем неприлично. Что скажут завтра…
— Ну что вы, Строфокамилла, какие между нами могут быть приличия. Мы же очень близкие родственники. — Фихтенгольц проторил мелкими поцелуями дорожку от девичьих пальчиков к предплечью. Нам ли стесняться друг друга. Нас столько связывает. А потом я как всегда спешу. — Губы прошествовали до ключицы. — Столько дел и все спешные. Государственные дела. Государевы дела. И о себе надо не забыть. И о вас. У меня к вам дело. — Губы бесстрашно миновали ключицу и захватили в плен маленькое ушко. Строфокамилла, оглянувшись на мажордома, отпрянула и замахала руками.
— Вербициус, пойди прочь, болван. И скажи там, чтоб не мешали. Я вас слушаю, мой милый кузен. — Вы хотите выйти замуж?
Строфокамилла от неожиданности распахнула ротик, хлопнула пару раз ресничками, но взяв себя в руки, изобразила смущение:
— Милый Фихтенгольц, ах, как внезапно. Но я предчувствовала. Но как посмотрит на наш брак двор, ведь мы родственники. Но… Но я согласна! Я ваша! — дева кинулась на шею кузену, стиснула в объятьях, грозя оторвать голову.
— Да вы с ума сошли! При чем здесь я? Пустите же! Я слишком нужен отечеству, чтобы связать себя постоянными отношениями с одной женщиной!
— Как! Вы не хотите меня?! Это была злая шутка? — Строфокамилла обиженно отвернулась и взялась считать мушиные метки на зеркале. Ей срочно захотелось заплакать, но с глазами что то не ладилось, они оставались сухими.
— Какие шутки! Не будьте дурой. Все очень серьезно. Я предлагаю вам выйти замуж за Руперта фон Мюнстера. Забыв о невыжатых слезах, дева повернулась обратно.
— За Руперта? Это он прислал вас? Я поняла, вы делаете мне предложение от его имени. Вы голубок нашей с ним любви. Как это благородно с вашей стороны, отказаться от женщины ради друга.
— Строфокамилла! Я вас придушу! Какой друг? Замолчите же! Руперт еще не знает, что станет вашим мужем. Он еще не хочет этого. Но в наших с вами силах помочь ему захотеть.
— Как печально. Вы разбили мне сердце. Как много препятствий стоит на пути двух любящих сердец. Строфокамилла все таки выдавила слезу, но не удержавшись, блеснула жадным взглядом из под ладони. — Что я должна делать?
8
10 июня, 10 часов вечера
Эделия в нерешительности топталась у закрытых дверей маменькиного будуара… Ну знамо дело, опять маменька разглядывают свой таинственный медальон. Странноватая такая вещица — по белому фарфору голубые розы и какие-то вензелястые травки. Смахивает чем-то на хельветскую майолику, но не она. Розы больше на капусту похожи, разудалые такие розочки… Герцогиня называла этот медальон таинственным заморским словом, напоминающим звяк бубенца. Эделия вспомнила, как она в детстве, воспользовавшись тем, что маменька с папенькой были на ассамблее, пробралась в будуар и заглянула в медальон. Ничего особенного — ни портретика, ни прядки волос, ни зуба, на худой-то конец. Только надпись на неизвестном языке.
Эделия тихо поскреблась в дверь. Услышав приглашающее мычание, зашла. Так и есть… Герцогиня Корделия фон Шляппентохас, бывшая первая красавица двора Его Величества, сидела перед зеркальным туалетом и мечтательно оглаживала пальцами пресловутый медальон. Эделия с привычным испугом покосилась на стоящее в углу чучело огромного медведя, с серьгою в ухе и золотым подносом в передних лапах. Еще одна загадка. Ее маменька, отличавшаяся изысканнейшим вкусом во всем, что касалось внутреннего убранства дома, фигурной стрижки сада, наконец, бальных платьев, ни в какую не желала расстаться с этим страшилищем. Оно было не просто не к месту — оно было ужасно. К тому же в нем водилась моль. Эделия помнила это чудище всю свою жизнь. Краем уха она слышала, что маменька привезла этого красавца с хельветского горного курорта. Медведь приехал в огромном ящике и, будучи распакован, до смерти напугал старую герцогинину няню.
Эделия была поздним, долгожданным и единственным ребенком герцога и герцогини фон Шляппентохас. Но всяк, кто подумает, что ее сильно баловали, будет в корне не прав. Герцог вообще мало интересовался своим дитятею. Последние десять лет он коротал время в загородном имении в охоте, безудержном пьянстве и искрометном разврате. Герцогиня же считала дочь как бы своей собственностью, своим средством в достижении ее, герцогининых целей, одной ей ведомых. Если бы герцогине Корделии сказали, что у ее дочери есть свои страсти и желания, она была бы несказанно удивлена.
Вот и сейчас Эделия зашла рассказать маменьке о том, что барон фон Мюнстер благополучно отбыл в Хельветию за один черт знает каким рожном. Маменьку совершенно не интересовало (тут Эделия в душе заломила белы руки), что для того, чтобы убедить Его Величество отправить фон Мюнстера в Хельветию, Эделии пришлось отдать самое дорогое, что у нее было! И все потому, что маменьке нужна какая-то майоликовая вазочка. Вазочки эти водились во дворце фон Шляппентохасов в изобилии, но по каким-то, одной ей известным причинам, герцогиню-мать не устраивали.
Эделия присела на бархатный пуф цвета бедра испуганной нимфы. Она втайне надеялась, что маменька смягчится сердцем, услышав о том, что поручение ее выполнено. Но герцогиню не интересовали надежды ее дочери. Едва заслышав слово «Хельветия», она немедля ударилась в воспоминания:
— Ах, Хельветия, горный курорт, полынный вкус загадочных вин. Мы многим обязаны Хельветии… Мне ведь было уже… хм… за тридцать… Вся надежда была на этот
